Юрий Жидченко — врач-реабилитолог, физический терапевт, участник Международного проекта SOCRE (2017-2019) по развитию социального подхода к реабилитации. Из 24 лет практики с пациентами 17 лет он работает с самыми сложными случаями — после инсультов, травм головного и спинного мозга, других серьезных неврологических диагнозов.
— Почему ты выбрал такую сложную специализацию, как реабилитация инвалидов?
— Я не могу воспринимать спокойно лежачих людей. Когда я вижу беспомощного человека, у меня костный мозг вытекает из костей. Наверное, это бессознательная реакция на личные и родовые истории.
У меня самого за спиной — девять детских пневмоний, начиная с 20-го дня жизни. Я помню это ощущение, когда ты маленький и хочешь двигаться, бегать, играть — и не можешь. Поэтому я прекрасно понимаю лежачих, чья личность заперта внутри тела, которое они не могут двигать. Это порождает внутри целый коктейль из ярости, гнева, обиды, беспомощности.
Но это — личное восприятие, а есть еще родовое. Моя бабушка пережила блокаду Ленинграда. Когда город взяли в кольцо, она училась в мединституте, жила в общежитии. И последовательно, одного за другим, похоронила всех своих сокурсников. Всех!
Утро начиналось с того, что они с комендантом общежития обходили комнаты, стучали, и кто-то не отзывался. Тогда они открывали двери, выносили трупы и складывали их в штабеля во дворе рядом с общагой. Все те люди, которые хотели работать докторами, ее друзья, которые могли бы спасать жизни — каждый погиб. И вот моя бабушка, которая одна, чудом, в дистрофии третьей степени выжила — после войны вернулась в институт, закончила его и пошла работать педиатром. Всю жизнь, сколько я себя помню, она работала просто как бешеная, на трех работах. Как будто за всех своих павших однокурсников.
Поэтому у меня бессознательное желание продолжить ее дело, переводить лежачих людей из горизонтального положения в вертикальное, давать возможность социализации и наполненной жизни.
— Я знаю, что ты пишешь стихи и музыку. Перед тобой когда-нибудь стояла дилемма — музыка или медицина?
— В 1990-е — постоянно, мучительно. Стоял вопрос: я медик или кто-то другой? Кто-то другой был скорее про театр, поэзию, искусство в целом. Но в связи с особенностями моей чувствительной нервной системы тот факт, что моя жизнь связана с медициной, стал позитивным фактором. Необходимость наблюдать за человеческим страданием и помогать людям заземляла.
— Врачу нужно сохранять спокойствие перед пациентами, родственниками пациентов, коллегами. Как тебе, эмоциональному человеку, в этой сложной профессии?
— У меня всегда на первом месте было сочувствие. Я должен быть полезным в своем активном сочувствии, поэтому я должен держать себя в рамках. Это мощная мотивация. У меня даже голос меняется, когда я это говорю, потому что для меня это важно.
Но вне работы я должен иметь пространство, где я могу себе позволить быть гиперэмоциональным, дать себе возможность проявиться. Именно поэтому я увлекся в свое время физическим театром как самореабилитацией. Потому что я очень уставал от того количества человеческой боли, которую принимал в себя.
— Когда боли слишком много, как ты справляешься?
— Один из моих учителей сказал: «Прозрачность — это лучшая защита». Усталость формируется тогда, когда ты не можешь быть прозрачным. Когда ты начинаешь защищаться от проблем пациентов. В этом случае проницаемость нарушается, эмоции пациентов, их боль будет задерживаться внутри. Еще мне очень помогают медитации. Я буддист уже больше 25 лет. И конечно, общение с близкими людьми поддерживает: разговоры о музыке, искусстве, таких нематериальных вещах. Потому что у меня столько материи в работе, я в ней копаюсь по локоть.
«Еще неизвестно, кто из нас инвалид»
— В последнее время изменилось отношение к инвалидности, появилось понятие инклюзивной среды, реабилитация становится очень значимым делом. Поделись своим опытом?
— У любой инвалидности есть сугубо медицинская часть: тело, повреждения, психика. Эту часть описывает справка из больницы: диагноз такой-то, сопутствующие заболевания такие-то.
Второй, более широкий пласт понимания — как произошедшее с человеком отражается на его повседневной жизни и активности. Например, при инсульте нарушено движение руки, и человек не может переодеться, причесаться, почистить зубы.
И есть еще более широкий пласт: как в связи со своим медицинским поражением и повседневной активностью человек участвует в жизни общества. Насколько он социализирован, какие социальные роли играет за пределами дома. Ходит ли в театр, кино, ездит ли он в отпуск, встречается ли с друзьями?
По этим трем сферам — медицинской, повседневной активности и социальной активности — можно оценить любого человека. Себя тоже. И тогда выяснится, что еще неизвестно, кто из нас инвалид — пациент или я. У меня есть знакомые, которые после серьезных травм ведут гораздо более активную социальную жизнь, чем я: играют в регби на колясках, ездят в отпуск, выбираются в театр, кафе.
— На каком из этих трех уровней ты как врач-реабилитолог работаешь?
— Я работаю с уровнем активности в повседневной жизни. Диагноз — это данность, это есть. Социальный круг человека пока не очень волнует: ему и его родным важно, чтобы он как можно скорее стал активным в повседневной жизни.
Любая реабилитация невозможна без постановки целей. Когда я приступаю к работе, то мы ставим цели именно из внешнего, социального круга. Сейчас мой пациент, допустим, лежит в памперсах, но хочет время с внуком на даче проводить. А для этого необходимо учиться пересаживаться в коляску. Мы придумываем внешнюю цель, и тогда промежуточные — связанные с повседневной активностью — ставить и достигать легче.
Мы занимаемся реабилитацией не для того, чтобы научиться чистить зубы, а для того, чтобы пойти в театр. Когда ты держишь большую социальную цель в уме, ты легче работаешь в медицинском и повседневном уровне.
У меня есть правило: я занимаюсь реабилитацией людей на дому, не в центре. Мне кажется странным вывозить людей из привычного окружения в реабилитационный центр и там учить домашней повседневной жизни. Это все равно, что пересаживать туда-сюда цветок.
Полезные советы о движении и эргономике
— В здоровых двигательных паттернах нуждаются не только инвалиды. Может ли врач твоей специальности помочь здоровым людям?
— Мой учитель говорил: работай только с самыми тяжелыми случаями. Но конечно, то, что эффективно для тяжелых, для всех остальных адаптировать легче. Например, здорового человека нужно научить правильно сидеть, для многих специалистов, вынужденных часами сидеть за компьютером, это актуально. Телефон, кстати, еще вреднее: когда мы сидим в соцсетях или переписываемся, то наклоняем голову. Голова тяжелая, шее нужно ее держать, на это уходит много энергии, появляются боли, портится осанка.
— Чем можно помочь себе, чтобы не пришлось вызывать врача?
— Прежде всего, найдите в сети калькуляторы рабочего места, введите свой рост. Вам выдадут параметры рабочего места — высоту стула, стола, экрана компьютера. Сразу скажу, на ноутбуке невозможно эргономически правильно работать, единственный вариант — поднять его экран на уровень глаз и присоединить к нему клавиатуру.
Когда мы сидим, надо дать плечу спуститься вниз вдоль туловища. И в таком положении, с локтями вниз, подбирать высоту стола. Любое другое положение рук — вперед, в стороны — это дополнительная нагрузка на плечо.
Индивидуальность тела — это самый базовый уровень кастомизации. У всех людей длина голени, длина тела, длина руки — разная. К сожалению, детям даже в начальной школе не подбирают регулируемую высоту стула и стола. А ведь они постоянно растут, их тела меняются. Потом мы жалуемся, что к концу школы у многих детей сколиоз.
Но и взрослым людям не проще. Офисы не слишком беспокоятся о здоровье сотрудников. Даже в больших компаниях стоят неудобные, неэргономичные столы и стулья. А человеку, который хочет быть эффективным, важно иметь возможность подстраивать под себя рабочую среду. И думать о теле, как о чем-то ценном и индивидуальном.
Чтобы стать специалистом по реабилитации, нужно отучиться в вузе четыре-шесть лет, в зависимости от выбранной программы. Однако процедуры, которые назначает врач-реабилитолог или физический терапевт, проводят специалисты со средним медицинским образованием — медицинские сестры и братья, в том числе и по массажу. Помощь в реабилитации и восстановлении человека, в поиске его внутренних резервов, в самовосстановлении — все это требует профессионализма, владения несколькими методиками и постоянного самосовершенствования.
Интервью: Анна Артемова